Культура / 22-10-2022 15:59

Краснодарский краевед Андрей Ступаченко рассказал о судьбе архива кубанского историка Федора Щербины

Краснодарский краевед, исследователь прошлого и автор экскурсий Андрей Ступаченко рассказывает о замысловатой и печальной судьбе архива кубанского историка Федора Щербины.

Спуститесь от памятника Федору Андреевичу Щербине в сквере Дружбы народов к Свято-Троицкому собору на пересечении улиц Карасунской и Фрунзе. Здесь покоится прах этого кубанского статистика, историка, общественно-политического деятеля, этнографа и немного бизнесмена, умершего в Праге в 1936 году. Останки Щербины перевезли из Чехии на родину в 2008 году, но роскошный архив Карамзина кубанского казачества до сих пор большей частью рассеян по миру.

Делил себя между бизнес-проектами и историей

Бурная жизнь Щербины, неугомонного казака, под завязку забита событиями. Успел поучиться в Черноморском духовном училище, Кавказской духовной семинарии, Петровской земледельческой и лесной академии, Новороссийском университете.

Пришел пешком из Ставрополя в станицу Бриньковскую, где основал с друзьями, такими же еще подростками, одну из первых в стране земледельческих интеллигентских ассоциаций. Хватило двух лет, чтобы убедиться: идеалы хозяйствования на принципах коллективного труда без наемных работников не работают.

Арестовывался за участие в народническом движении и получал бриллиантовый перстень от императора Александра III за «Исторический очерк Кубанского казачьего войска». Дважды высылался под надзор полиции и избирался в состав казачьей Рады и 2-й Государственной Думы. Обеспечил себе место в истории как автор двухтомника «История Кубанского казачьего войска». Именно этот труд в руках у памятника в Краснодаре и увековечен на набережной Геленджика.
Под Геленджиком он основал имение с виноградниками и винодельней на более чем ста десятинах земли. Сервис коммерческой купальни поражал воображение: шезлонги, полотенца, душ с пресной водой, кофе или сельтерская вода на выбор гостя. Теперь это место — любимый всеми курортный Джанхот. Федор Андреевич не только завел здесь курортное дело, но и дал хутору имя по фамилии горского князя — владельца земель…

В лихолетье Гражданской войны Щербина был участником Ледяного похода, возглавлял в Екатеринодаре финансово-бюджетную комиссию, после эмиграции преподавал в Праге.

След Башмака

Судьба фантастического по исторической ценности архива Щербины не менее интересна, чем его собственная. После смерти Федора Андреевича бумаги перешли по наследству к его единственному сыну Григорию, страдавшему тяжелым психическим заболеванием. Архив историка мог бы быть безвозвратно утерян, не случись в этой истории уроженца станицы Каневской Михаила Хомича Башмака, бывшего студента Щербины пражских времен.

Башмак был известным в эмигрантских казачьих кругах библиографом и библиофилом, трудился в университетской библиотеке в Праге. Во время оккупации Чехии гитлеровцами в библиотеку зачастил и сын историка Григорий Щербина: между ним и Башмаком завязались приятельские отношения.

Михаил Хомич, понимавший значение архива Щербины-отца для истории, вновь оказался в знакомой со студенчества профессорской квартире. О том, какой образ жизни вел сын Щербины и до какого плачевного состояния он довел бумаги ученого, мы узнаём из письма Башмака от 26 сентября 1964 года краснодарскому архивисту Григорию Чучмаю: «У меня нет способностей, чтобы описать Вам этого человека. Он был всегда грязный, неопрятный, неряшливый, нечистоплотный, никогда не стригся, а сам себе подстригал волосы. Когда он шел по улице, все оборачивались и крутили головами: откуда взялся такой грязный, обтрепанный человек? Все мои сослуживцы-чехи смеялись с него и говорили мне: „Пусть не ходит такой грязный, вонючий человек в библиотеку”…
Он всё время ходил по городу, собирал всё, что валяется на улице, выбирал из сорных ящиков всё: какие-то коробочки, билетики от трамвая, кусочки угля, жестяные коробки от консервов — одним словом, хлам, что выбрасывали мещане в сорные ящики, и всё это оборачивал в бумагу, перевязывал веревочкой и складывал в своей квартире, в которую абсолютно никого не впускал — одним словом, тип Гоголя — Плюшкин».

Ближе к 1947 году Башмаку позвонили из чешской больницы для умалишенных, куда поместили Григория Щербину. Его болезнь прогрессировала: Башмак взял на поруки сына историка, оставаясь его опекуном до самой смерти. После ухода из жизни Григория Щербины чешские власти приказали Михаилу Хомичу очистить квартиру. Башмак днем работал, а в квартире безвылазно трудился три ночи подряд: отделял от хлама всё, что могло иметь отношение к Федору Андреевичу Щербине.

Машинописное «клонирование»

Далее возникла проблема, где хранить шесть мешков бумаг, столь важных для истории Кубани и казачества. Башмаку удалось договориться с коллегой по библиотеке, чтобы тот держал бумаги в своем доме в пригороде Праги, разумеется, не бесплатно. Там они и пролежали в подвале до 1962 года никому, кроме Башмака, ненужные.

К этому времени об архиве Федора Щербины узнают казаки в Америке — эмигранты и их потомки, пожелавшие выкупить бумаги. Одновременно к наследию историка начинает проявлять интерес госархив Краснодарского края. Не берусь строить догадки как, но в итоге многие документы архива Щербины раздвоились: попали и в США, и в СССР.

Самая распространенная версия случившегося: Михаил Башмак отправлял одной стороне подлинник, другой — машинописную копию. До границы СССР доехали 57 документов, тридцать два из них хранятся сейчас в краевом архиве в Краснодаре — остальные бумаги были изъяты при ввозе в страну.

Если верить «Списку», составленному Михаилом Башмаком, в пражском архиве Федора Щербины было 222 документа. Среди них есть немало интересного: «Разные письма Ф. А. Щербины к разным особам», «Письма политических и общественных деятелей Кубани», «Об убийстве Рябовола». Большей частью они не систематизированы и не изданы. Потому столь ценен факт публикации в Краснодаре трехтомника воспоминаний «Пережитое, передуманное и осуществленное» Щербины — настоящей энциклопедии кубанской жизни XIX века.

Отдельно стоит упомянуть другую часть архива кубанского историка, которую он, уходя в эмиграцию, вынужден был оставить в Геленджике, в своем доме на улице Бакунинской. По воспоминаниям современников, Федор Щербина сильно дорожил теми документами и даже из Праги не оставлял тщетных попыток выяснить их судьбу. А она, скорее всего, печальна: говорят, бумаги пошли на папиросы.